Публикации

Элла Памфилова. Поперек интересов

Элла Памфилова о том, почему богатыми становятся только свободные люди и как интеллектуальное меньшинство может разбудить общество

В понедельник, 23 ноября Элла Памфилова, председатель Совета при президенте России по содействию развитию институтов гражданского общества и правам человека, встречалась с Дмитрием Медведевым. Такие встречи проходят раз в полгода, но именно эта оказалась знаковой — только что Констутиционный суд ввел запрет на применение смертной казни. Кроме того, не так давно Памфилова выступила против травли Александра Подрабинека, чья статья «Как антисоветчик антисоветчикам…» вызвала протесты активистов движения «Наши» и ветеранов, да и, в целом, многие события последних месяцев — от убийства правозащитницы Натальи Эстемировой до смерти в тюрьме юриста фонда Hermitage Capital Сергея Магнитского и разоблачительных выступлений майора милиции Алексея Дымовского — свидетельствуют о том, что правозащитникам есть что обсудить с президентом.

— В этой встрече было что-то неожиданное, что вас удивило?

— Мне понравилось, что Медведев проявил себя как полемист.

— О чем же он спорил с вами?

— Он против чересчур жесткой критики судебной системы. Не то чтобы он ее идеализирует — тем более сам юрист и знает, что проблем здесь немерено. Но нельзя, чтобы у людей возникало тотальное отторжение этой системы. Другой-то пока нет. Нужно реформировать то, что мы имеем, и не отпугивать людей от судебной процедуры как таковой. Такова была его реакция на мои слова о «тупике правосудия»…

— Но не все же зависит от президента. А где же гражданское общество, созданием которого вы занимаетесь? Каково это вообще — заниматься, как говорится в одном фильме, «тем, чего нет»?

— Гражданское общество есть. Посмотрите, какой шум с газпромовской башней. Более 5 тысяч человек вышли протестовать. Их никто не заставлял, как и пенсионеров, когда они выступили против монетизации. Так что потенциал для самоорганизации у нас есть. Мы пассивны, если проблема нас не волнует.

— Почему-то, когда люди умирают в тюрьмах, это мало кого волнует.

— Если вы про Сергея Магнитского, то большая часть общественности об этом просто не знала. Адвокаты не поднимали шума в прессе, не обращались к правозащитникам, и, по-моему, зря. Если бы они это сделали, то, может быть, смерть Магнитского удалось бы предотвратить. Правда, у нас было письмо от президента английского Юридического общества Роберта Хеслетта по этому поводу, и мы тут же обратились в Генпрокуратуру. Получили от них ответ, что «нет оснований для прокурорского реагирования».

— Вот-вот, натыкаешься на стену.

— Конечно, обращение в судебные инстанции — это хождение по мукам. На уровне области, города, района модель повторяется: милиционер, следователь, прокурор, судья; чиновник, который им помогает; криминал, который с ними дружит. Все они существуют в связке, и если кто-то идет поперек их интересов, то результат предопределен. Но все равно нужно поднимать шум, тогда и пресса, и даже федеральные каналы вынуждены будут как-то откликнуться, несмотря на все существующие ограничения в СМИ. Главное — не молчать.

— Для этого люди должны осознавать важность гуманитарных ценностей, но они им, кажется, безразличны.

— Не все сразу. Наша страна за 20 лет подвергалась таким трансформациям, что человеческое сознание за ними просто не успевает. Мы формировались — я говорю о своем поколении — совершенно в другой стране. Нам вдалбливали, что общее выше частного, что государство важнее личности, это были наши идеалы. Я тоже верила, что буду жить при коммунизме. А потом все изменилось, и люди кинулись в другую крайность — индивидуализм, материальные интересы, и в этом завязли. Мы выберемся и отсюда, просто время должно пройти. Я уверена, что с ростом так называемого среднего класса — людей более или менее независимых экономически — придет осознание того, что деньги не единственная ценность. Более того, отстаивание человеческих прав и свобод необходимо в том числе и для защиты собственности. Вот, кстати, почему так активны автомобилисты, инвесторы, обманутые вкладчики. Они гораздо быстрее самоорганизуются для защиты своих интересов.

— Выходит, что гражданское общество появляется там, где нужно защитить свое материальное благосостояние?

— Конечно! В Европе было то же самое, только там на протяжении столетий разные сословия учились отстаивать свои интересы. А у нас этого времени не было. Зато были бесконечные эксперименты, когда все рубили под корень. Трудно так вот сразу ждать от нашего гражданского общества логических, последовательных действий. Самое главное — не вводить идеалы сверху. В 1990-е годы пытались по-большевистски насадить либеральные идеи, и возникло отторжение. Но ситуация меняется. Еще совсем недавно в иерархии ценностей россиян гражданские права и свободы были где-то совсем внизу, после образования, здравоохранения, социальной защиты. Лишь 2-3 процента признавали их важность. Но число этих людей увеличивается. А все потому, что уровень жизни медленно-медленно, но все же растет, а вместе с тем, как зернышко в земле, вызревает и понимание того, что только свобода дает возможность защитить свое благосостояние. Но это постепенный процесс, газон-то медленно растет. А у нас всё норовят вывести в теплице какой-то кактус — и ввинтить его в почву. Не приживется.

— Так газон, как известно, нужно еще долго поливать и стричь. А до тех пор? У вас нет ощущения, что вы один на один с системой?

— Я один из немногих политиков первой волны — и в президенты баллотировалась, и многое, как говорится, на своей шкуре испытала. Для многих я неудобный человек, не выражаю интересов никаких группировок, а потому лишена информационных и финансовых ресурсов. Так что популярности взяться неоткуда. К тому же в политике это величина непостоянная. Сегодня тебя любят, а завтра топчут. Я привыкла рассчитывать только на свои силы и не надеюсь на народную поддержку.

— Вы рассуждаете как «одиночка», но как при таком подходе возможно действовать в интересах и от имени общества?

— Только так и возможно — не угождая и не подстраиваясь. Но зато когда видишь, что люди пытаются объединиться и защитить общие интересы, а мы понимаем, как это важно, начинаем им помогать — тут возникает резонанс, взаимонаправленное действие. Главное — уловить импульс: вот тут что-то назревает, нужно включаться, действовать.

— И какой сейчас импульс?

— Слова властей всех уровней частенько расходятся с их делами, и это как никогда вызывает недовольство. Раньше существовал негласный договор между обществом и властью: вы — нам хороший уровень жизни, а мы не лезем в политику. Но во время кризиса проблемы всей сложившейся в стране системы проявились отчетливо: зыбкость материального благополучия, ограниченные свободы, отсутствие конкуренции во всех сферах жизни включая политическую и, как следствие этого, призрачные шансы на развитие. Медведев, кстати, это понимает и пытается изменить, но натыкается на мощное сопротивление элит.

— Кто же эти элиты?

— Весьма существенная часть госчиновников и бизнеса, включая полукриминальный, которые настолько срослись, что проблема разделения власти и собственности становится фактором национальной безопасности. Вот такой уродец получился — только не карлик, а гигант, — и пока он машет во все стороны своими мерзкими конечностями, никакие модернизационные проекты не пройдут.

— И вы можете здесь что-то изменить?

— Наша задача — всеми силами помогать высшей власти в лице президента и той небольшой, но мобильной, динамичной ее части, которая действительно хочет перемен. А что нам еще делать? Оппозиции у нас нет, так что как ни крути нужно с властью сотрудничать напрямую и привлекать свободных, активных, независимо мыслящих и творческих людей. Их немного, но именно активное интеллектуально-творческое меньшинство, обладающее ответственностью и мощным потенциалом развития, способно разбудить общество и задать вектор развития страны.

— А как взращивать этих людей, неужели с помощью уроков толерантности в школах?

— Я не вижу ничего плохого в уроках толерантности, если с умом к ним подходить, используя опыт, который накоплен страной. В Российской империи и в Советском Союзе всегда было много разных народов и, несмотря на напряжение, как-то в целом все уживались. Я родилась в небольшом городке под Ташкентом, где из-за высылок, а потом во время эвакуации сконцентрировалось огромное количество разных национальностей. У меня в классе были корейцы, немцы, крымские татары, узбеки, украинцы, русские, белорусы и никто не враждовал.

— По неподтвержденным пока сведениям, недавнее убийство отца Даниила (Сысоева) скорее всего совершено на религиозной почве. Вы ведь касались на встрече с президентом этого вопроса?

— Меня это убийство потрясло. В преступном мире ведь тоже есть свои понятия: священника — православного ли, муллу ли — трогать нельзя. Ведь в храме всякий может обрести защиту, и даже преступники приходят на исповедь. Но выросло поколение молодых недочеловеков, которые грабят храмы, убивают священников.

— Давайте о хорошем. Если говорить о победах, что вам в первую очередь приходит в голову?

— Я помню, как мы создавали движение в защиту детей. Трудно поверить, но тогда, почти 10 лет назад, защита их прав не воспринималась как что-то насущное и необходимое. Помощь старикам — да, инвалидам — да, а в отношении детей бытовало устарелое советское представление, что им и так отдается «все лучшее» и с ними все в порядке. Сколько же пришлось биться головой об стену! Но ведь доказали, пробили брешь, и хлынул целый поток гражданских инициатив. Это тот случай, когда удалось сфокусировать общественную энергию неравнодушных людей. Справедливости ради должна сказать, что правозащитные организации, занимающиеся детьми, — самые настойчивые, самые последовательные. Поэтому ювенальную юстицию (особый — некарательный — подход к разбору дел о преступлениях несовершеннолетних) мы тоже пробьем! Вода камень точит.

Мария Божович